Ольга Герт. "Новое время". О балете для тех, кто не в курсе. Статейка, к слову, как обычно, весёлая. Комментариев не будет.
Чеховский фестиваль открывается «Лебединым озером» Мэтью Боурна. Что мощно. Все равно что открыться гей-парадом — такой уж за 12-летним спектаклем тянется шлейф определений: «голубая версия», «мужское «Лебединое», «скандальный балет». Но если это так, и спектакль, объехавший полмира, получивший более тридцати театральных премий, ставший одним из самых «долгоиграющих» на Бродвее, вписавшийся в интернет-разделы популярнейших развлечений наряду с Лас-Вегасом и спортивными состязаниями, всего лишь культтовар для продвинутых меньшинств, то получается что? Что все мы геи? Получается так.
До каждого человека после «Лебединого озера» Боурна доходит, что он гей. Не в смысле сексуальной ориентации, а в том смысле, что романтик, дурак и лучше бы был как все. Потому что кончится плохо. Как у этого Принца, который просыпается в начале спектакля на огромной королевской кровати и после мучительных попыток втиснуться в реальность умирает. На той же кровати, растерзанный собственным вырвавшимся на волю наваждением — кордебалетом птиц мужского пола. Впрочем, не заклевали бы они — затравили бы придворные. Или папарацци, ослепляющие наследника вспышками, когда его в стельку пьяного выбрасывают из ночного клуба Swan Lake. Подружка-блондинка заморочила бы — только и умеет, что вилять бедрами, целоваться рот в рот да хрустеть чипсами на спектакле в Опере (такой точно лучше в монастырь, чем плодить грешников). Свела б в могилу королева-мать, любви которой Принц так напрасно добивается, в то время как она всю ее дарит молоденьким гвардейцам вместе с медальками к мундиру. Мать нашла свой способ радоваться жизни и, не теряя королевского выражения лица, предаваться порокам. Сын не может. Мечется дурак дураком: мечты и сновидения предлагают ему ночных птиц на озере в Гайд-парке, куда пошел топиться, да передумал; реальность — пышнотелую блондинку, умирающую, кстати, по вине Принца, совсем как бедняжка Офелия. А все потому, что действие у Боурна — чувственного, разбитного, способного оскабрезить любой сакральный сюжет — при всех вольностях, как закону свыше, подчинено логике великой трагедии. Таким, как Принц, лучше утопиться сразу. Иначе, пока он будет бодаться с предназначением, столько народу поляжет, что и не рад будешь. Не всякий англичанин ставит «Лебединое» как «Гамлета». Но Боурн именно такой англичанин. По тому, как его Принц пытается сладить с системой, можно и впрямь подумать, что либретто сочинил Шекспир. Если бы, конечно, был знаком с основами психоанализа, любил Висконти и «Римские каникулы» и, почитывая в утренних газетах о скандалах королевской семьи, ностальгировал по пятидесятым, буги-вуги и Элвису. Тогда да. Написал бы пьесу «Гей», и это слово стало бы метафорой невозможности свободы. Не физической и не духовной. Просто свободы. Потому что, в отличие от русского «Лебединого», в боурновском — никаких духовных исканий. Он настолько хореограф, по мировоззрению даже, а не по профессии (танцу Боурн начал учиться в 22 года, и, честно говоря, нет ощущения, что научился многому), что не задумываясь ставит между физикой и метафизикой знак равенства. Скажешь плоти нет — получишь душевную болезнь. Оторвешься от мечты — поплатишься физически. И это очень правильные жизненные наблюдения, в которых если бы не был Мэтью Боурн так силен, не получили бы его спектакли многомиллионную аудиторию вместе с признанием самых упертых и эрудированных балетных снобов. Последние уже за одно то должны были расстрелять Боурна, что, приделав к мужскому торсу мускулистые руки-крылья, он «о-гей-культурил» лебединые сцены. И за то, что сделал главным страдающим лицом не девушку-птицу, а Принца. Не говоря уже о «русской» музыкальной теме, над которой просто надругался, как над гимном духовности, подарив ее Незнакомцу на балу, тому самому мачо-двойнику, который, овульгарив все pas Лебедя с озера, свел с ума и опозорил бедного Принца. Но не придерешься. Боурновская концепция, оторвавшаяся от чисто русской почвы — пришел парень на озеро, увидел птичку и от нечего делать погубил — и обретшая чисто английские корни, юмор и акцент, убедительна и железобетонна. И все на нее работает. Даже миф о гомосексуальности Чайковского, о котором думаешь уже не как о биографическом факте, а как о трагической причине милой балетной дребедени под названием «Лебединое озеро». Вышучивая классику во вставном балетике — что-то романтическое из жизни балетных бабочек, — Боурн сооружает из тех же звуков совсем другую историю. И когда в его спектакле сталкиваются два мира — лебединый и человеческий, — понимаешь, что победителей в этой схватке не будет. Разве что одна-другая жертва.
Гм...Странное видео для тех, кто не в курсе.
Отрывки из балета.
Метью Боурн. Грей нашего времени. Статейка специально для Лорда. Мне ужасно жаль, что в 2009-ом не попал на спектакль. Он того стоил.
Главным событием завершившегося Эдинбургского фестиваля стал спектакль Мэтью Боурна «Дориан Грей»
Приезд британского хореографа Мэтью Боурна с его «Дорианом Греем» в Москву, на Чеховский фестиваль 2009 года, - дело уже решенное. Но право первой ночи на эту постановку досталось вовсе не Чеховскому фестивалю, а Эдинбургскому. Мировая премьера спектакля компании New adventures стала, вне всяких сомнений, наиболее громким событием закончившегося Эдинбургского фестиваля.
У Мэтью Боурна были все основания для того, чтобы перенести действие романа Оскара Уайльда из XIX века в наши дни. Страстное желание во что бы то ни стало сберечь свою молодость свойственно для начала XXI века гораздо в большей степени, чем для эпохи, описанной Уайльдом. Именно над этой суетной жаждой бессмертия и подтрунивает Боурн. «Мы живем в обществе, которое помешано на юности и на том, чтобы удержать ее как можно дольше», - утверждает хореограф.
Боурн заполнил сцену эдинбургского King´s Theatre сексуальными полуголыми телами, каждое из которых жаждет бессмертия. Чтобы выделиться из этой толпы и достичь мнимого бессмертия, как наивно полагают они, нужна самая малость - стать знаменитостью. Дориану Грею дается такой шанс. Боурн сделал его симпатичным официантом, выбившимся в люди благодаря мощной поддержке влиятельных людей из мира фэшн-индустрии. Циничный лорд Генри переделан во всемогущую Леди Г., которая делает Дориана знаменитой моделью и лицом известной парфюмерной фирмы. Вместо портрета Дориана Грея по всему городу красуется уличная реклама мужской туалетной воды Immortal с обнаженным торсом героя.
Наделив чудодейственной силой писанный маслом портрет, Оскар Уайльд противопоставлял в своем романе искусство и жизнь. В начале XXI века, когда уже никто не верит в волшебную силу искусства, существует совсем иной, неведомый Уайльду механизм для достижения бессмертия - массовая культура. Вместо единичного произведения искусства современная эпоха может предложить всякому Дориану миллионы портретов. Выбирай любой.
Одна из самых остроумных сцен спектакля - знакомство скромного официанта Дориана с модным фотохудожником Бэзилом Холуордом. Как всякий настоящий фотограф, Бэзил - лишь приложение к собственной камере. Поэтому каждая фаза их совместного танца - это очередной портрет Дориана, тут же транслирующийся на большой экран. Молодые мускулистые Дорианы множатся в неограниченных количествах, и не поймешь, какой из них подлинный.
Может быть, истинный портрет Дориана Грея - это беззубый череп, который становится навязчивым лейтмотивом спектакля Мэтью Боурна? Огромный череп крутится вместо серебряного шара на дискотеке, где отплясывает герой, а в студии Бэзила Холуорда мы можем видеть знаменитый «Череп» Энди Уорхола. Провозвестник массовой культуры Энди Уорхол, пообещавший каждому землянину 15 минут славы, а значит, и бессмертие, возникает в спектакле компании New adventures не случайно. Мэтью Боурну не чужда его рефлексия, и он занимается в танцевальном искусстве примерно тем же самым, что и Уорхол в изобразительном.
Репродуцированный Дориан Грей (Ричард Уинзор) встречает в спектакле Боурна свои портреты повсюду, пока не сталкивается на какой-то дискотеке со своим двойником. Подлинный Дориан, не достигнув бессмертия, будет стариться, как все люди, а двойнику все нипочем. Ничего не остается, как уничтожить двойника, погибнуть самому и попасть на первые полосы желтых газет. Это будет самый последний, посмертный портрет Дориана Грея. Видимо, теперь-то он наконец и стал бессмертным.