Недавно мне взбрело в голову путешествовать во времени. Это порой бывает забавно. Меня занесло в лето тысяча девятьсот третьего года."По причине обеденного времени или по случаю праздника в полях не попадалось ни души. Солнце палило недожатые полосы, как полубритые арестантские затылки. Над полями кружились птицы. Склонив колосья, пшеница тянулась в струнку среди совершенного безветрия или высилась в кресцах далеко от дороги, где при долгом вглядывании принимала вид движущихся фигур, словно это ходили по краю горизонта землемеры и что-то записывали."Мои ноги уверенно шагали по пыльной, иссушенной солнцем поверхности. Иногда перед глазами пролетала жирная, степенная, полная чувства собственного достоинства муха. Она летела медленно, красуясь, и будто бы следовала за мной по пятам. Рубашка липла к телу, а глаза приходилось постоянно прищуривать,чтобы не ослепнуть от яркого солнечного света. Но вдруг на горизонете показалась человеческая фигура. Человек шёл легко, бодро, широко размахивая руками в такт своим шагам, тихие звуки которых, казалось, сливались в какую-то радостную мелодию. По мере его приближения я все лучше и лучше угадывал черты лица. Мы двигались друг другу навстречу. Я улыбнулся, узнав в этом пленнике дороги, ведущей ерез поля, своего давнего знакомца Николая Николаевича, бывшего священника. С момента нашей последней встречи он нисколько не изменился, кажется, даже немножко помолодел. Мы крепко пожали друг другу руки, как старые друзья, хотя в общем-то ими не были. Николай Николаевич как был так и остался человеком свободным, лишённым предубеждения против чего бы то ни было непривычного. Так же он сохранил и особенное дворянское чувство равенства со всем живущим. Всё это хорошо читалось по глазам. У нас завязался разговор, предметом которого, несомненно,как и в былые времена, была вездесущая литература. Я больше слушал,чем говорил, наблюдая, как моя спутница-муха-тоже стала разговаривать с недавно присоединившейся к ней стрекозой. Стрекоза состредоточенно кивала, соглашаясь с мушиными доводами по какому-то очень важному вопросу, неслышными моему уху.
-Вот что я вам сейчас скажу. Вы, пожалуй, должны со мной согласиться,- деловым тоном сказал Николай Николаевич, а я сконцентрировал наконец всё своё внимаение на собеседнике, - Попадаются люди с талантом. Но сейчас очень в ходу разные кружки и объединения. Всякая стадность - прибежище неодарённости, всё равно верность ли это Соловьёву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит её недостаточно. Есть ли что-нибудь на свете, что заслуживало бы верности? Таких вещей очень мало.
-Вы правы,-согласился я. Николай Николаевич говорил так воодушевлённо, что я ловил каждое его слово, чтобы ни одного не выпустить, не потерять.
-Я думаю, надо быть верным бессмертию, этому другому имени жизни, немного усиленному. Надо сохранять верность бессмертию...
Николай Николаевич внезапно замолчал и стал пристально смотреть на меня. Стало как-то неловко. Даже захотелось уставиться на носки сапог,но я себя пересилил и улыбнулся снова:
-Красиво сказано. Пожалуй, это стоит запомнить.
-Наверное. Память - вещь полезная. Не знаешь, когда приготся.
Мы ещё немного помолчали, а потом внезапно обнаружили, что солнце уже клонится к закату. А это значило, что нам обоим пора идти, идти своей дорогой. Я вернулся в свою книгу, а он в свою. Гм...Печально,наверное.